Экзамен Надежда Тэффи Книга Надежды Александровны Тэффи (1872-1952) дает читателю возможность более полно познакомиться с ранним творчеством писательницы, которую по праву называли "изящнейшей жемчужиной русского культурного юмора". Надежда Тэффи Экзамен На подготовку к экзамену по географии дали три дня. Два из них Маничка потратила на примерку нового корсета с настоящей планшеткой. На третий день вечером села заниматься. Открыла книгу, развернула карту и – сразу поняла, что не знает ровно ничего. Ни рек, ни гор, ни городов, ни морей, ни заливов, ни бухт, ни губ, ни перешейков – ровно ничего. А их было много, и каждая штука чем-нибудь славилась. Индийское море славилось тайфуном, Вязьма – пряниками, Пампасы – лесами, Льяносы – степями, Венеция – каналами, Китай – уважением к предкам. Все славилось! Хорошая славушка дома сидит, а худая по свету бежит – и даже Пинские болота славились лихорадками. Подзубрить названия Маничка еще, может быть, и успела бы, но уж со славой ни за что не справиться. – Господи, дай выдержать экзамен по географии рабе твоей Марии! И написала на полях карты: «Господи, дай! Господи, дай! Господи, дай!» Три раза. Потом загадала: напишу двенадцать раз «Господи, дай», тогда выдержу экзамен. Написала двенадцать раз, но, уже дописывая последнее слово, сама себя уличила: – Ага! Рада, что до конца дописала. Нет, матушка! Хочешь выдержать экзамен, так напиши еще двенадцать раз, а лучше и все двадцать. Достала тетрадку, так как на полях карты было места мало, и села писать. Писала и приговаривала: – Воображаешь, что двадцать раз напишешь, так и экзамен выдержишь? Нет, милая моя, напиши-ка пятьдесят раз! Может быть, тогда что-нибудь и выйдет. Пятьдесят? Обрадовалась, что скоро отделаешься! А? Сто раз, и ни слова меньше… Перо трещит и кляксит. Маничка отказывается от ужина и чая. Ей некогда. Щеки у нее горят, ее всю трясет от спешной, лихорадочной работы. В три часа ночи, исписав две тетрада и кляпспанир, она уснула над столом. *** Тупая и сонная, вошла она в класс. Все уже были в сборе и делились друг с другом своим волнением. – У меня каждую минуту сердце останавливается на полчаса! – говорила первая ученица, закатывая глаза. На столе уже лежали билеты. Самый неопытный глаз мог мгновенно разделить их на четыре сорта: билеты, согнутые трубочкой, лодочкой, уголками кверху и уголками вниз. Но темные личности с последних скамеек, состряпавшие эту хитрую штуку, находили, что все еще мало, и вертелись около стола, поправляя билеты, чтобы было повиднее. – Маня Куксина! – закричали они. – Ты какие билеты вызубрила? А? Вот замечай как следует: лодочкой – это пять первых номеров, а трубочкой пять следующих, а с уголками… Но Маничка не дослушала. С тоской подумала она, что вся эта ученая техника создана не для нее, не вызубрившей ни одного билета, и сказала гордо: – Стыдно так мошенничать! Нужно учиться для себя, а не для отметок. Вошел учитель, сел, равнодушно собрал все билеты и, аккуратно расправив, перетасовал их. Тихий стон прошел по классу. Заволновались и заколыхались, как рожь под ветром. – Госпожа Куксина! Пожалуйте сюда. Маничка взяла билет и прочла. «Климат Германии. Природа Америки. Города Северной Америки»… – Пожалуйста, госпожа Куксина. Что вы знаете о климате Германии? Маничка посмотрела на него таким взглядом, точно хотела сказать: «За что мучаешь животных?» – и, задыхаясь, пролепетала: – Климат Германии славится тем, что в нем нет большой разницы между климатом севера и климатом юга, потому что Германия, чем южнее, тем севернее… Учитель приподнял одну бровь и внимательно посмотрел на Маничкин рот. – Так-с! Подумал и прибавил: – Вы ничего не знаете о климате Германии, госпожа Куксина. Расскажите, что вы знаете о природе Америки? Маничка, точно подавленная несправедливым отношением учителя к ее познаниям, опустила голову и кротко ответила: – Америка славится Пампасами. Учитель молчал, и Маничка, выждав минуту, прибавила чуть слышно: – А Пампасы Льяносами. Учитель вздохнул шумно, точно проснулся, и сказал с чувством: – Садитесь, госпожа Куксина. *** Следующий экзамен был по истории. Классная дама предупредила строго: – Смотрите, Куксина! Двух переэкзаменовок вам не дадут. Готовьтесь как следует по истории, а то останетесь на второй год! Срам какой! Весь следующий день Маничка была подавлена. Хотела развлечься и купила у мороженщика десять порций фисташкового, а вечером уже не по своей воле приняла касторку. Зато на другой день – последний перед экзаменами – пролежала на диване, читая «Вторую жену» Марлитта, чтобы дать отдохнуть голове, переутомленной географией. Вечером села за Иловайского и робко написала десять раз подряд: «Господи, дай…» Усмехнулась горько и сказала: – Десять раз! Очень Богу нужно десять раз! Вот написать бы раз полтораста, другое дело было бы! В шесть часов утра тетка из соседней комнаты услышала, как Маничка говорила сама с собой на два тона. Один тон стонал: – Не могу больше! Ух, не могу! Другой ехидничал: – Ага! Не можешь! Тысячу шестьсот раз не можешь написать «Господи, дай», а экзамен выдерживать – так это ты хочешь! Так это тебе подавай! За это пиши двести тысяч раз! Нечего! Нечего! Испуганная тетка прогнала Маничку спать. – Нельзя так. Зубрить тоже в меру нужно. Переутомишься – ничего завтра ответить не сообразишь. В классе старая картина. Испуганный шепот и волнение, и сердце первой ученицы, останавливающееся каждую минуту на три часа, и билеты, гуляющие по столу на четырех ножках, и равнодушно перетасовывающий их учитель. Маничка сидит и, ожидая своей участи, пишет на обложке старой тетради: «Господи, дай». Успеть бы только исписать ровно шестьсот раз, и она блестяще выдержит! – Госпожа Куксина Мария! Нет, не успела! Учитель злится, ехидничает, спрашивает всех не по билетам, а вразбивку. – Что вы знаете о войнах Анны Иоанновны, госпожа Куксина, и об их последствиях? Что-то забрезжило в усталой Маничкиной голове: – Жизнь Анны Иоанновны была чревата… Анна Иоанновна чревата… Войны Анны Иоанновны были чреваты… Она приостановилась, задохнувшись, и сказала еще, точно вспомнив наконец то, что нужно: – Последствия у Анны Иоанновны были чреватые… И замолчала. Учитель забрал бороду в ладонь и прижал к носу. Маничка всей душой следила за этой операцией, и глаза ее говорили: «За что мучаешь животных?» – Не расскажете ли теперь, госпожа Куксина, – вкрадчиво спросил учитель, – почему Орлеанская дева была прозвана Орлеанской? Маничка чувствовала, что это последний вопрос, вопрос, влекущий огромные, самые «чреватые последствия». Правильный ответ нес с собой: велосипед, обещанный теткой за переход в следующий класс, и вечную дружбу с Лизой Бекиной, с которой, провалившись, придется разлучиться. Лиза уже выдержала и перейдет благополучно. – Ну-с? – торопил учитель, сгоравший, по-видимому, от любопытства услышать Маничкин ответ. – Почему же ее прозвали Орлеанской? Маничка мысленно дала обет никогда не есть сладкого и не грубиянить. Посмотрела на икону, откашлялась и ответила твердо, глядя учителю прямо в глаза: – Потому что она была девица.